События вокруг него вертелись, как на чертовой вьюле, вращались до тошноты быстро. Как  будто его жизнь превратилась в тест по пригодности в космонавты. Это было просто невыносимо. Чувство растерянности, вызванное этим сумбуром, больно задевало что-то внутри Джона, точно трогало оголенный нерв. И это вызывало у него раздражение, досаду, отчаянную злость на себя.
Вниз по ступенькам основного холла Джон почти слетел и, приоткрыв дверь Бартса… нет, хорошо: распахнув дверь Бартса. Хотя если уж быть откровенным с собой, то он вообще-то  шарахнул чертовой дверью, на что та протяжно взвизгнула, угрожая слететь с петель. Но доктор уже был далеко и оставил это незамеченным.
Пройдя по улице пару шагов, он вздернул ворот повыше и вжал голову в плечи, пряча от ветра шею за преградой кожаного воротника. Холодный ветер пронизывал до костей, небо – точно кто-то фальгой перетянул, лужи - как дыры в центр земли, - и это был чертов апрель? Такое впечатление, что даже погода над ним издевалась!  Стоя на остановке, Джон чертыхнулся в третий раз, - чтоб отпустило, и долго втянул воздух через нос, очищая от неприятных мыслей сознание.
Было естесственно, что Молли не единственный эксперт, и что дело государственной важности скорее всего поручат другому. Конечно.
“Это было очевидно” – мысленно подсказало сознание знакомым голосом. Вообще-то, со стороны собственного сознания это было чистым предательством, так что все еще властвовавший в своей голове Джон Уотсон не без наслаждения приказал ему заткнуться.
На самом деле Джон ужасно беспокоился за Шерлока. Иногда у него складывалось такое впечатление, что кто-то специально наэлектризовал Холмсу пальто, и теперь к нему липли все неприятности. Джону оставалось только развести руками и молча подстраховывать. Но как? Это был вопрос, ответ на который доктор отчаянно искал. Пока что ему в голову, правда, пришло только проникнуть ночью в Бартс, но даже сам Уотсон, несмотря на отчаянный оптимизм и склонную к авантюрам натуру, понимал, насколько абсурдна эта идея.
Или нет?
Джон осмотрелся по сторонам в поисках хотя бы одного кэба, но поймать его тут было делом огромного труда: ни один разумный таксист не подрабатывает рядом с университетом, - гиблое дело. Спустя пару напряженных минут ожидания, один кэб все-таки показался, подмигнув мужчине черным лакированным боком, и Джон стремительно направился к нему.
Теперь уже доктор порадовался, что это было гиблое дело: кроме него никто даже не посмотрел на машину, и приоткрыв заднюю дверь, он уверенно скользнул внутрь.
Бросив взляд на таксиста, он сделал глубокий вдох: с некоторых пор отношение доктора к водителям было не без здравого подозрения, что в целом было вполне оправдано. Он ухмыльнулся, вспоминая тот случай, и сунул руки в карманы, садясь поудобнее:
- Два-два-один “Б” по Бейкер стрит, пожалуйста.

Теплый салон кэба принял Джона в свои объятия, даря ему возможность побыть уставшим и слабым впервые за целый день. И, боже, как он жаждал этих минут! Пока он не опустился на мягкое сидение и не откинулся назад на спинку кресла, он и не понимал, насколько все события этого дня вымотали его, выжали, как губку. И теперь мягкая обшивка сидения была воплощением всего самого прекрасного на этой бренной земле.
Но видимо в этой жизни Джону Уотсону не суждено обрести чистую победу над реальностью хотя бы раз:  не успел он сказать адрес, как в машину, впуская морозных воздух в распахнутую дверь, нагло влез какой-то мужчина, низким тембром ‘ставя точки над i’. Джон уже было открыл рот, чтобы высказать неблагоприятному попутчику все, что он о нем думает, и куда тому следовало бы идти, но так и застыл на середине движения, с выставленной вверх рукой и приоткрытым ртом: в машину садился никто иной как Шерлок.
Длинное черное пальто, выдающийся рост, шарф глубокого синего оттенка, острые, худоватые черты лица, и, наконец, за версту узнаваемые легкие каштановые кудри. Обознался? Как будто он мог бы!
Эти повадки, эту манеру держаться, казалось, не способна скрыть даже растовая кукла, не то что легкая маскировка, к которой прибег Холмс.
Джон усмехнулся и пролез дальше вглубь кэба, уступая побольше места Шерлоку.
Никогда не говори пяти слов там, где можно обойтись одним?
По-хорошему, следовало бы отругать его за пренебрежительное отношение и подробно объяснить, почему здороваться – необходимо, но Джон промолчал. С одной стороны, Шерлок, конечно, редкостный хам. Но с другой… смотришь на него, и вроде как и мир поярче, и погода посноснее, и на душе как-то легко становится. Он был рад, что друг в порядке, а маленькие ядовитые мелочи легко отходили на второй план.
Да и Джон понимал: тот, кто прав – добр не бывает.
- Достал, - кивнул Джон. 
Он не знал, случится ли у Холмса сейчас очередное божественное озарение прямо на заднем сиденьи кэба, но очень на это рассчитывал: сильнейшее беспокойство за друга в докторе легко перебарывало интригу, и он хотел быть максимально в курсе происходящего.
Достав снимки, он вложил их в протянутую руку Шерлока и отпустил, чуть заметно улыбнувшись и положил локоть на ручку двери, вглядываясь в мелькающие вывески за окном. Он улыбнулся собственным мыслям, поймав себя на том, что совершенно не сердится. Пообвык, что ли. Чуть вытянув ноги, он покосился на Шерлока не поворачивая головы, ловя боковым зрением сосредоточенное выражение его лица. Сделав глубокий вдох, Джон Ватсон откинулся на спинку сидения и расслабился: его работа на данном этапе была закончена.
Теперь гениальному Шерлоку Холмсу надо было всего лишь подумать.