Лондон всегда казался Джону живым.
Иногда он закрывал глаза и слышал дыхание города: он делал глубокий вдох, и воздух несся к его сердцу по тоннелям метрополитена, замирал там на мгновение, и затем его резко вышибало вверх по трубам домов. Джон любил Лондон.  В ноябре тот  всегда казался доктору похожим на вымокшего под ливнем дворового кота: по шерсти текла вода, за момент до того, как он встряхнется.
Ожидая встречи с сестрой, Джон миновал уже два перекрестка, и черт возьми, он начинал их ненавидеть: отдававшаяся в бедре агония сводила его с ума своим неумолимым постоянством. Надуманная или нет, боль в ноге чертовски пульсировала.
Джон ненавидел свою травму. Иногда ему казалось, что в свои тридцать два жизнь выбросила его на обочину, оставила догнивать у перехода, догорать на полке, пока другие, более расторопные люди прокладывали рельсы в будущее.
Он чувствовал себя калекой. А у калеки вроде него не может быть родины. Сколько раз, стоя на посту или лежа в душной, жаркой палате с въевшейся в стены вонью формальдегида, он мечтал просто пройтись по его улицам, вставь и оглянуться, утонуть в свете неоновых вывесок после одиннадцати? И вот он здесь, но город ему чужой.
Джон, наконец достигнув места встречи, сел на скамейку на улице, рядом с кафе. Разреженный воздух после дождя приятно наполнял легкие, заполнял Джона: Лондон теперь был у него внутри и снаружи.
Но это пока не закроешь глаза.
Стоило сделать это, и вокруг Джона была война:  в гудении фар ему слышалась ночная тревога, в шорохе кустов была засада, а проезжавший мимо трамвай отстукивал гусеничный аккомпанемент. Война окружала его в этом городе, и в шуме толпы он слышал дыхание катафалка, она следовала за ним по пятам, на расстоянии метра. Неотступно, как тень.
Иногда Джон думал: “неужели всю жизнь мне грозит прожить вот так: от войны на расстоянии шага?”; Лондонский зверь  дышал, и в скрипе велосипедной ленты Уотсон слышал лязгающий смех Костлявой.
Сидя на скамейке, Джон опустил взгляд на левую ладонь, сжал и разжал пальцы, медленно, изучающе – будто разминал онемевшую руку.  Палка покоилась сбоку от колена, облокоченная на скамью. Прохладный воздух прошелся по коже, будто пробовал Джона на ощупь, и растаял, - как не было.
Хватит, - подумал доктор, - прошлое должно оставаться прошлым.
Он уже не в Афганистане: Джон приехал домой, и теперь он встретится с Гарри. Теперь все будет спокойно: он снимет себе комнату, устроится на работу, и все будет так, как должно быть.
- Домой, - шепотом произнес Джон, осторожно пробуя слово на вкус,  - домой.
А вокруг Лондон утопал в какофонии звуков.

Отредактировано John H. Watson (2013-02-27 09:54:30)

Джон не вздогнул и не испугался, а просто повернул голову. Он превосходно умел владеть собой и был за это судьбе благодарен. Секундное напряжение сменилось спокойным выдохом: Гарри стояла перед ним, сестра, похожая на ту, что он оставлял дома перед отъездом, и в то же время абсолютно другая.  Девушка стала женщиной, пока мальчишки вроде него бегали по барханам, вокруг глаз ее залегли первые, очаровательные морщинки. Джон улыбнулся и, встал, грузно наваливаясь на палочку, на долю секунды болезненно поджав губы.
- Привет, - сказал он, разворачиваясь к сестре лицом, и улыбнулся,  склоня голову на бок, - давно не виделись?
На фоне серого Лондона Гарри выглядела ярко, и Джон не удержался и окинул сестру быстрым оценивающим взглядом.
К удивлению, приятному, надо заметить, он обнаружил, что сестра перестала одеваться как “пацанка”, оставив свои хипарские замашки подросткового возраста, и  теперь все больше приближалась к титулу леди. В его глазах – так уж точно.
Лицо ее показалось Джону чуть острее, чуть старше (хотя вслух он это никогда бы не сказал. Стыдно признаться, что он побаивался огрести от сестры, и это после Афганистана-то!). Но больше всего изменился взгляд. Гарриет всегда выглядела как бунтарка: одним взглядом она способна была выбесить за секунды всех соседских детей, такая уж у нее была натура, пламенная.
У Джона не слишком хорошо с метафорами, но если бы он попытался сравнить с чем-то эту Гарриет, но наверняка вспомнил бы о скалах: пламя изнутри – холодный камень снаружи.
- Не хочешь переместиться куда потеплее? – Предложил Уотсон, кивая в сторону кафе.

Отредактировано John H. Watson (2013-02-27 18:28:38)

Уотсон улыбнулся сестре, и приоткрыл перед ней дверь кафе, придерживая свободной рукой палочку. Он выбрал неприметный столик в углу заведения, прямо у окна, и движением предложил ей сесть. На смену обстановки нога не преминула откликнуться острой болью, которая, правда, быстро схлынула, на время оставив его в покое. Джон раздевался, вешал свою и ее куртки на стенные крючки, разговаривал с официантом,  когда вдруг поймал себя на том, что банально растягивает время. Он знал, что как только сядет  - будет необходимо отвечать на вопросы.
“Вопросы доверия” – подкинуло сознание нежелательную формулировку.
Не то чтобы он не хотел рассказывать, или боялся, - нет, – просто он не знал, как начать, да и чем продолжить. В Афганистане – там все было проще. Тебе приказывают – ты выполняешь. Никаких приказов, раздумий или сомнений.
А здесь… здесь был дом, и от проблем так легко было не уйти.
Это было сложно для Джона. Война – не сказка про Каспера-доброе-привидение,  ее вот так, за чашечкой чая, не расскажешь. Но если так, зачем тогда он назначал встречу? В который раз Джон укорил себя за неосмотрительность и ему стало совестно за то что прошло столько времени, а он даже не придумал, что сказать при первой встрече. Поплакать? Выпить? Отпустить шуточку? Некоторые друзья из его роты даже репетировали этот момент, а он…
Впрочем, Джон Уотсон был известен своим пугающим оптимизмом, и он собирался доказать, что это мнение не ошибочно.
Грузно опустившись на свое место, Джон почувствовал новый прилив боли и облокотил палочку о кресло, как-то виновато улыбнулся сестре, мол, “извини, ничего не могу с ней сделать”, после чего поставил локти на стол и подпер одной ладонью щеку, наблюдая за женщиной.
Эта новая Гарри была по-своему другая, с какой-то ее собственной, особенной индивидуальностью.  Ему нравилось наблюдать за сестрой. Сразу становилось смешно вспоминать, что в глубоком детстве они могли серьезно подраться и не разговаривать неделями. Счастливые дни, когда самое страшное, что могло случиться – это двойка по математике, а самым большим страхом был бабайка, живущий под кроватью. Веселое время.
Страшно подумать: столько времени утекло, что хватило б на приличное озеро.
Играла тихая музыка, создавая расслабляющий, ненавязчивый настрой. Джон обвел помещение взглядом, следуя какой-то бессознательной привычке и снова перевел взгляд на сестру:
- Чай, кофе, или что-то более горячительное? – Он усмехнулся, пытаясь разрядить атмосферу, после чего кашлянул, прочищая горло, и взял в руки меню. - Боже, Гарри, мы случаем не в аптеке? А то я вижу не названия блюд, а медицинские предписания. Может мы ошиблись дверью?

Говорят, что матери, провожая сыновей на войну, хоронят их еще в поезде. Возможно поэтому им потом так сложно вернуться?
Не передать, как часто за последнее время он видел это выражение лица, это выражение сожаления и… Скорби? Жалости? Вины? – Смесь этих чувств, возможно.  “Афганистан” – ты говоришь, и они уже вокруг, смотрят на тебя, как на ожившего мертвеца: “Афганистан? Правда?”,  “И как там?”, “А рана оттуда?”. Ты рассказываешь про смерть, про увечья, про жару, потому что никому не интересно, во что вы играли в казарме и как по пьяни ночью легли на смотровую вышку на спор, нет. Людей не волнуют счастливые истории, им нужна трагедия: мои друзья гибли на войне, меня ранили в плечо – все, чтобы они грустно охнули и пожалели тебя еще больше. Чем больше скорби в голосе – тем лучше тебя будут слушать.
К черту жалость.
К черту войну.
К черту все эти истории. С него достаточно.
- Стоит позвать официанта, я думаю?
Джон долго посмотрел на Гарри и поблагодарил себя за то, что смог улыбнуться. Он сделал вдох и постарался успокоить нарастающее раздражение. Чуть склонил голову на бок в примирительном жесте и хотел было уже ответить, но вместо него заговорил официант, беря заказ. Джон взял себе поесть, чай и передал заказ сестры. Затем он отложил меню в сторону,  откинулся на спинку кресла и выдохнул. И посмотрев уходящему вслед официанту Джон пожалел, что тот и в Судный День не ответит вместо него.
Чтобы стереть сегодняшний пост о войне в блоге,  ему потребовалось нажать всего три кнопки. Всего лишь три. Он еще подумал тогда: можно ли стереть прошедшие несколько лет  так же легко?
За окном загудели машины, возвращая Джона из собственных мыслей обратно на грешную Землю.
Это был Лондон.
Это было сегодня, а не вчера.
Он как-то неловко развел руками, мол, даже не знаю, с чего начать, приветливо улыбнулся,  сцепил руки в замок и положил на стол.
- Подарок? Мне? - Он рассмеялся, привычно отводя глаза. - Люблю их, но в детстве подарки от тебя обещали оставить мне пару шрамов. Этот такой же?

Отредактировано John H. Watson (2013-03-13 16:35:58)

При первых словах сестры Джон незаметно для себя весь как-то подобрался, устремляя взгляд ей в глаза. Долгий взгляд, немигающий. Так смотрит мальчишка, когда “три на одного”, когда нечестно
В общем-то, он уже знал, о чем думает Гарри. Что-то вроде “бедный мальчик, а был такой милый ребенок!”  или “ох, ему так тяжко пришлось на войне!”, - снова одно и то же. Опять эти их попытки пожалеть и приласкать, доводившие Джона до исступляющей ярости. Он уже привык к этому ощущению, оно заводило внутри неизвестные ему самому механизмы, словно инъекция, вызывало в нем повышенную агрессию.
Он поймал себя на этой секундной слабости и постарался тут же расслабиться, сгоняя нахлынувшие эмоции, неоднозначно пожал плечами, то ли соглашаясь, то ли нет.
Отвлекая себя от ненужных мыслей, он сосредоточил внимание на подарке: провел пальцем по упаковке, пытаясь угадать, что внутри. Ни надписей, ни подсказок – черная коробочка, пластик приятно скользит по коже, так, что Джон даже на пару мгновений забывается, вертя подарок в руках, просто увлекшись приятным ощущением: изучил с разных ракурсов, взвесил на руке, прошелся подушечками пальцев по крышечке, пытаясь нащупать хоть какую-то подсказку. Неплохая загадка: может это зажигалка? А может статься внутри нечто другое. Но что? Джон хотел было погадать, но проницательность, как и битва об заклад,  никогда не была его сильной стороной, так что он лишь тихо хмыкнул и улыбнулся собственным нелепым догадкам, мелькавшим мыслям в голове.
А потом, бережно и постепенно, открыл упаковку.
Внутри лежал черный телефон. Маленький хромированный зверек, уснувший в красном бархате драпировки и хитро подмигивающий индикатором батареи.
Легко подцепив угол, Джон вынул его на свет и устроил в ладони. Почти новенький htс лежал в ладони как влитой, и его никак не хотелось выпускать из рук. Джон машинально провертел телефон несколько раз на ладони, следуя какой-то неизвестной ему самому привычке. Он понял, что телефон не совсем новый – царапины, да и защитной пленки не было. Хотя ему это было глубоко безразлично: это был восхитительный подарок, очень нужный и приятный. Это многое значило для Джона.
Возможно, даже больше, чем он мог осознавать.
- Спасибо, - он пару раз открыл и закрыл рот, легко жестикулируя с новым гаджетом в руке и беспомощно пытаясь подобрать слова, - но, Гарри, да он же дорогущий, я не… -Джон наконец-то оторвался от подарка и перевел взгляд с сестры на телефон и обратно,  - Клара? Кто такая Клара?, - он нахмурился. - Гарри? – с небольшим нажимом проговорил доктор, давая девушке понять, что самое время преступить к объяснению ситуации. И желательно не ходя вокруг да около.
Потому что сейчас ему впервые казалось, что он пропустил куда больше, чем предполагал.

Живешь ты вот так вот тридцать с лишним лет своей насыщенной, но стабильной гетеросексуальной жизнью, готовишься в женатой старости и ночным пробежкам за арбузами в январе, когда в твою жизнь вдруг вваливается чертова радужная сиеста и рушит к хренам твой маленький уютный мирок! Сказать, что Джон был в шоке – в общем-то все равно что сравнить утку с Юпитером. Причем не в пользу второго.
Подняв глаза на Гарри, Джон изобразил на лице смесь шока, непонимания и отчаяния, и еще целую гамму различных чувств, которые плавно перетекали в некую нервную улыбку, больше похожую на конвульсивный оскал и очень, очень вопросительное молчание. Мужчина медленно открыл и закрыл рот, хлопая губами как большая глубоководная рыба. Хотя, исходя из морального состояния, он был скорее подлодкой. И эта импровизированная dasboot U-95 в данный момент неуклонно шла ко дну под трагичное органное сопровождение. Конечно, Джон был в курсе, что особи А и Б могут спариваться вне зависимости от пола. И, конечно, Джон Уотсон не имел этих глупых предрассудков относительно гомосексуального населения Земли, пока он сам не становился объектом внимания. Впрочем, он им никогда и не становился.
Хорошо. Он допускал, что есть один отдельно взятый индивид. Отдельный гомосексуальный индивид женского пола. И есть другой индивид женского пола, которому он нравится. И, на долю секунды, можно представить, что индивиду один нравится индивид два. Тогда мы получаем… да, верно, тот же самый, добрый старый секс.
Но одно дело, когда отдельно взятые особи А и Б неизвестные тебе дяди или тети, абстрактные и незнакомые, и совершенно другое дело, когда это – твоя собственная сестра!
..С другой стороны, моментально представшие в воображении Джона довольно яркие картины женской любви, вызванные ассоциативным мышлением, давали фору любому видео в его запароленной папке с нормальным, гетеросексуальным сексом.
Одна мысль о том, как два красивых женских тела тесно сплетаются друг с другом в полутемной комнате на фоне темной простыни, доставляя друг другу удовольствие... Да, абсолютно верно: напрочь вышибли из недавно вернувшегося с войны солдата какие-либо сомнения.
Втянув носом воздух, Джон усмехнулся и неуверенно повел плечами. Гомосексуальность уже как-то и не представляла в глазах врача угрозу здоровью или благосостоянию сестры.
Следовательно, по мнению доктора Уотсона, ничего катастрофического не происходило.
А значит его маленький хрупкий мирок опасно шатался, но все же стоял.
Джон сделал глубокий вдох и ровно через три секунды сумел совладать с лицом.
- Гарри, - начал он, и почувствовал, как из груди рвется заливистый, глубокий смех, - ты черт возьми умеешь удивлять!
Джон продолжал вертеть в руках телефон, как вдруг, будто осененный мыслью, снова поднял взгляд на сестру:
-  Но почему ты нас тогда не познакомила?